А затем во время завтрака зазвонил телефон Дэвида.
– Голдштейны, – говорит она, когда он заканчивает разговор. Ее тартин лежит нетронутым на тарелке.
– Планы изменились. Они хотят встретиться со мной прямо с утра в своем офисе возле Елисейских Полей. – Она не отвечает, и тогда он накрывает ее руку своей и говорит: – Мне реально жаль. Это займет самое большее два часа. – (Она теряет дар речи. От обиды на ресницах дрожат крупные горькие слезы.) – Я понимаю. И постараюсь подстроиться под тебя. Это просто…
– …более важно.
– Лив, это наше будущее.
Лив смотрит на Дэвида, отлично понимая, что на ее лице сейчас нет ничего, кроме разочарования. И злится еще больше из‑за того, что ведет себя как последняя стерва. Он сжимает ее руку:
– Да ладно тебе, любимая! Зато ты сможешь заняться чем-то, что мне было бы не слишком интересно, а я приду и встречу тебя. Тут не так уж трудно убить пару часов. Ведь это Париж.
– Конечно. Просто я не предполагала, что мой медовый месяц – это пять дней в Париже, в течение которых мне придется ломать голову, как убить время.
В его голосе сквозит легкое раздражение:
– Прости. Но у меня не та работа, от которой можно так легко отключиться.
– Куда уж там. Ты вполне ясно дал мне это понять.
Вечер в «Куполь» накануне прошел примерно в том же духе. Они с трудом находили безопасные темы для беседы, вымученно улыбались, более того, во время разговора каждый из них волей-неволей вел мысленный диалог со своим визави. Когда Дэвид открывал рот, Лив непроизвольно морщилась, чувствуя неуместность его слов. Если же он молчал, она гадала, думает ли он сейчас о работе. И уже в номере, лежа в кровати, Лив демонстративно повернулась к мужу спиной. Она находилась на грани нервного срыва, и ей было не до супружеских ласк. Но когда он даже не предпринял попытки ее обнять, она сразу запаниковала.
Если ей не изменяет память, за все шесть месяцев совместной жизни они ни разу не поссорились, но все это было лишь до тех пор, пока они не приехали в Париж. Медовый месяц буквально ускользал между пальцами. Она это кожей чувствовала.
Дэвид первым нарушает молчание. Он держит Лив за руку, решительно не желая отпускать. Он перегибается через стол и ласково убирает у нее с лица выбившуюся прядь волос:
– Прости. Так надо. Дай мне только пару часов, и потом я целиком и полностью в твоем распоряжении. Обещаю. Может, мы продлим поездку, и я… наверстаю упущенное. – Он пытается улыбаться.
Тогда она поворачивается к нему, полностью обезоруженная. Она уже ждет не дождется того момента, когда они снова станут нормальными, станут самими собой. Она смотрит на свою руку в его руке, желтое сияние новехонького обручального кольца на пальце с непривычки режет глаз.
Эти сорок восемь часов напрочь выбили Лив из колеи. Счастье, в котором она купалась последние несколько месяцев, внезапно кажется ей призрачным, словно они, сами того не осознавая, построили дом из песка.
Она пытается заглянуть ему в глаза:
– Я действительно тебя люблю. Ты ведь знаешь.
– И я тоже тебя люблю.
– Я ужасная, требовательная, сварливая подружка.
– Жена.
Ее губы непроизвольно расползаются в улыбке.
– Я ужасная, требовательная, сварливая жена.
Он ухмыляется и целует ее, и они сидят на площади Вогезов, прислушиваясь к реву мопедов, непрерывному шуму потока машин в сторону улицы Бомарше.
– К счастью, ужасные и сварливые женщины – моя слабость.
– Ты забыл про требовательных.
– Ну, эти уж точно мои самые любимые.
– Иди, – говорит она, мягко отстраняясь от него. – Иди прямо сейчас, мой велеречивый архитектор, пока я не затащила тебя обратно в постель и не постаралась сделать все, чтобы ты вообще забыл о своей противной встрече.
Атмосфера мгновенно разряжается. Лив облегченно вздыхает, только теперь понимая, что все это время боялась дышать.
– Ну а ты чем займешься?
Она смотрит, как он методично берет ключи, бумажник, пиджак, телефон.
– Пожалуй, схожу полюбоваться искусством.
– Я отправлю тебе эсэмэску, как только мы закруглимся. И сразу встречусь с тобой. – Он посылает ей воздушный поцелуй. – А потом мы продолжим разговор насчет того, чтобы зависнуть в постели. – И уже на полпути он поворачивается и поднимает руку: – A bientot[5], миссис Халстон!
Лив продолжает улыбаться, пока он не исчезает из виду.
Портье предупредил ее, что в очереди в Лувр придется простоять несколько часов, поэтому она решает сходить в Музей Орсэ. Дэвид сказал, что архитектура музея впечатляет не меньше, чем картины внутри. Сейчас десять утра, но бесконечная очередь уже змеится перед входом. Солнце немилосердно палит, а Лив забыла надеть шляпу.
– Вот здорово, – бормочет она себе под нос, пристраиваясь в хвост очереди.
Интересно, удастся ли ей попасть внутрь до того, как Дэвид закончит дела? «Это не займет много времени. Посетители у них обычно не задерживаются».
Стоящий перед ней мужчина поворачивается и кивает в сторону начала очереди:
– У них бывает иногда бесплатный вход. И всегда толпа народу.
На нем мятый льняной пиджак; раскованные манеры состоятельного человека.
Когда он ей улыбается, у Лив невольно возникает вопрос: неужели у нее на лбу крупными буквами написано, что она англичанка?
– Сомневаюсь, что вся эта толпа вообще там поместится.
– Ой, конечно поместится! Там внутри гораздо больше места, чем кажется. – Она улыбается, и он протягивает ей руку: – Тим Фриланд.
– Лив Уорт… Халстон. Лив Халстон. – Она постоянно забывает, что у нее теперь другая фамилия.
– Ага. На этом плакате сказано, что здесь сейчас выставка Матисса. Наверное, потому-то и очередь. Вот. Давайте-ка я открою зонтик. Он хоть немного защитит вас от солнца.
Он приезжает сюда каждый год на теннисный турнир, говорит он, пока они рывками, в час по чайной ложке, продвигаются вместе с очередью к входу. В свободное от тенниса время посещает любимые места. Музей Орсэ ему нравится куда больше, чем Лувр, где из‑за туристов не видно картин. Он произносит это со сдержанной улыбкой, понимая всю иронию сказанного.
Высокий, загорелый, с темно-русыми волосами, которые он, похоже, с юношеских лет привык зачесывать назад. Судя по его рассказам о своей жизни, он явно не обременен финансовыми проблемами. Упоминание о детях и отсутствие обручального кольца свидетельствуют о том, что он давно разведен. Он предупредительный и обаятельный. Они беседуют о парижских ресторанах, о теннисе, о бесшабашности местных таксистов. Какое облегчение вести разговор, свободный от невысказанных претензий и подводных камней! К тому времени как они оказываются в голове очереди, к Лив, как ни странно, возвращается хорошее настроение.
– Благодаря вам время пролетело незаметно.
У них ушло двадцать пять минут на то, чтобы оказаться у заветного входа в музей.
Тим Фриланд складывает зонтик и протягивает ей руку:
– Было очень приятно познакомиться, Оливия Халстон. Я бы порекомендовал вам начать с импрессионистов на верхнем этаже. По крайней мере, у вас будет хороший обзор, пока туда не набегут туристы.
Он улыбается ей – в уголках глаз лучиками расходятся морщинки, – целеустремленно идет куда-то вперед и наконец исчезает в бездонных недрах музея. А Лив, которая отлично понимает, что, даже если у тебя медовый месяц, ты имеешь полное право получить удовольствие от беседы с галантным, привлекательным мужчиной, который, может, флиртует с тобой, а может, нет, бодро зашагала в сторону лифтов.
Она позволяет себе без лишней спешки медленно обойти все залы импрессионистов, внимательно изучая каждую картину. Ведь так или иначе ей надо убить время. Ей становится немного стыдно, что за два года после окончания университета она ни разу не удосужилась посетить картинную галерею. Она решает, чисто интуитивно, что ей нравится Моне и Берта Моризо, но не нравится Ренуар. Или, возможно, фото его работ слишком растиражированы на коробках шоколада и теперь трудно отделить одно от другого. Она садится, но затем снова встает. Жаль, что рядом нет Дэвида. Как странно стоять перед картинами и не иметь возможности с кем-нибудь их обсудить. Она ловит себя на том, что исподтишка наблюдает за посетителями, которые, должно быть, тоже пришли одни, пытаясь выявить у них наличие неких странностей. Ей хочется позвонить Жасмин, просто ради живого общения, но тогда она, Лив, точно распишется в полном провале своего медового месяца. Ведь кто станет звонить подругам во время медового месяца? На секунду в ее душе вновь поднимается обида на Дэвида, но она уговаривает себя не злиться.
Залы начинают активно заполняться посетителями. Мимо нее проходит группа школьников под предводительством неестественно оживленного смотрителя музея. Они останавливаются перед «Завтраком на траве», и он машет детям рукой, чтобы садились.
